— С борта низкого судна вы даже огней бакенов толком не увидите. Да и сами бакены у нас, мама не горюй... Ну-ка, молодой Стенька Разин, сколько огней видишь на реке в обе стороны? — неожиданно обратился ко мне капитан.

— Два вроде. Нет, три, вон там ещё один красный мигает, — неуверенно ответил я, внимательно присмотревшись. Что он меня всё Стенькой кличет? Наши подхватят, и прилипнет.

— Мигает... А должно быть шесть огней! — торжествующе воскликнул Щеглов. — Службы-то и нет нормальной, все суда-обстановщики списаны на иголки, новых не выделили. Они же как хотели, идиоты, — бакенщиков по берегам рассадить, как в былые времена! А где их взять-то, бакенщиков? Старые спецы или ушли в город лучшей доли искать, или спились от всей этой безнадёги! К началу навигации, конечно, развезут, кто попало расставит бакены, и гори оно огнём, сколь сможет! Кругом бардак. Изредка поручат инспекцию проходящему судну, а капитанам это надо, им за это заплатят? У них работа, генеральный груз, договорённости, сроки!

Он обвёл нашу троицу тяжёлым взглядом, хмыкнул и продолжил:

— Тут много тонкостей... Ночью на палубе можно появляться только в спасжилете.

Подтверждая эти слова, на крыло мостика вышел Николай в оранжевом спасе. В руке он держал ведро, к ручке которого была привязана верёвка. Выплеснув его в реку, мальчишка вытер тыльной стороной лоб, осмотрел реку и с профессиональной небрежностью бросил ведро вниз, как и положено работящему человеку в компании лентяев:

— А некоторые всё ещё бездельничают, как пассажиры.

— Поговори у меня ещё! — беззлобно откликнулся Щеглов. — И перчатки надень, сколько можно напоминать! Угробишь к сорока годам руки холодной водой... Как там уборка продвигается?

Коля Брагин принял позу рэп-исполнителя и, помогая себе характерными жестами, немузыкально и не в ритм пропыхтел:

— Трэш, кровища, вонь, угар, кайфушки, йо!

Повезло тебе, юный рэпер, что я там картечью не саданул, были бы тебе кишки на приборах.

Судя по всему, пацан перенёс тяжелую стрессовую ситуацию несравнимо легче, чем его капитан, что не удивительно. Разный жизненный опыт, ответственность, да просто разумение, в конце концов.

— Ты, помнится, хотел Путина выкрасть? — прошептал мне на ухо группер, глядя на мальчишку. — Отличный шанс, на вырост.

— Издеваешься?

— Ничуть. Уж что-что, а символизм точно будет, — произнёс группер самым серьёзным голосом, и я так и не понял, шутит он или реально предлагает?

Вахтенный тем временем сердито провел костяшкой пальца по носу, шмыгнул и с размаху запустил ведро в Енисей. Энергично выбирая конец, поднял ведро с чистой водой и удалился в рубку.

— Много тут тонкостей… — продолжил капитан, задумчиво глядя ему вслед. — Хотя в темноте судно и будет вести себя точно так же, как днем, нервы вам потреплет несравнимо сильней, даже если опытные. Берега видно плохо, мели и острова вообще не разглядеть. Топляк ни за что не заметите вовремя, а для моторки это главный враг.

— У нас катер-водомёт, а не моторка, — обиделся Потапов.

— Да какая разница! — в третий раз отмахнулся Щеглов, — Всё едино скорлупка утлая во власти стихии. Река покажется вам куда как более широкой, чем днем, и при этом никаких ориентиров в помощь. Новичок в этом деле, человек, не имеющий опыта ночного плавания, обязательно начнет нервничать и терять ориентацию. Рулевой, стараясь ночью удержать катер на курсе, находится в постоянном напряжении, это тяжело. Зрение в темноте ухудшается, могут заболеть глаза. Ночью на воде меняется ощущение времени, пространства, погоды, да и самих себя, наконец…

— Но ведь ходят же люди! — воскликнул я.

— Ходят, как им не ходить, навигация у нас короткая. Нормальные теплоходы идут с включённым GPS, по проверенному треку прошлых рейсов, ходок, да с постоянными корректировками. Капитаны обмениваются данными, предупреждают друг друга обо всех изменениях русла, контурах мелей, о водной обстановке вообще. У них есть эхолоты, наверху радар крутится. Енисей, он живой. Сильный ветер, хорошие ливни, пара крепких штормов, и расположение мелей меняется, одни исчезают, появляются новые. Контуры островков меняются! Короче, гиблое это дело, здесь останетесь до утра.

— А если ползком? — Кромвелю очень не хотелось сдаваться, как и терять столько времени дополнительно.

— Какой, скажи мне, смысл идти на скоростном катере ползком, мил человек? Допустим, поползёте вы черепахой в пять узлов, много ли покроете за ночь? А чуть скорости добавите... Ка-ак выскочите на мель! Тут себе шеи-то и переломаете, или бошки расколотите. Мало ли таких случаев, сам находил на плёсе мужика со сломанной шеей, метров на десять из моторки улетел — головой в песок воткнулся. Да бог с ними, с головами вашими! Ещё и судно так посадите, что самим не стащить будет. Песок здесь вязкий, прилипнете всем корпусом. Будете днём куковать и танцевать на песке, что ваш Робинзон, ждать, когда кто-нибудь соизволит стащить... В общем, здесь останетесь, сказал, никуда не пущу! — тоном, не допускающим возражений, подвел черту капитан.

— Как же Богданов? — группер решил зайти с другого боку.

Щеглов встряхнулся, досадливо покрутил седой головой и, заметив маленькую скамейку, шагнул к ней.

— Присяду-ка я, что-то ноги плохо держат, — будничным тоном сообщил он, делая четыре шага и как-то тяжело опускаясь на некрашеное дерево. — Мутит меня что-то. Много чего я в жизни видел, и руки оторванные, и ноги, сгоревших и утопленных. Но башки, разбитой пулей рядом с тобой...

Мы ждали. Я машинально посмотрел на одно из лежащих на палубе тел, у одного из которых голова была укутана чёрным пластиковым пакетом на скотче. То ещё зрелище, хорошо, что Коля не увидел.

— Здесь у нас проблема, ребятки... — Хозяин судна-сборщика говорил спокойно, как давно привык отвечать на претензии флотского начальства или неудобные вопросы членов многочисленных комиссий по расследованию какого-либо чрезвычайного происшествия. И было видно, что это профессиональное спокойствие выручало старого многоопытного речника много раз в жизни.

— У Богданова, по совести, ранение плёвое... Царапина, а не боевое ранение, даже перед женщиной не похвастаешься. Пуля лишь кожу содрала, да немного мышцу задела. При работе нашей мусорной рядовые травмы посерьёзней бывают, ничего, не куксимся. Рану почистили, перевязали, противостолбнячное вкололи. Обезболивающее, антибиотики — всё есть в аптеке. Не надо никуда его везти. Здесь оклемается, послезавтра уже бегать будет. Через два дня утром снизу подойдёт пассажирский лайнер «Александр Матросов», а вечером его близнец — «Валерий Чкалов». Наши легенды, проект 588. «Чкалов» был построен в Германии в 1953 году, «Матросов» на год моложе. Но бегают! Я обязан принять отходы быстро и чётко, без вариантов. И каждый человек на борту имеет значение.

— Что-то странное вы говорите, антигуманное, Фёдор Васильевич! — громко возмутился Потапов. — Это специалисты-медики должны решать. Или вам задача эксплуатации безропотных подчинённых дороже их здоровья? Это же оплачиваемый больничный. Чего вам бояться? Вашей вины в случившемся нет. Не понимаю...

— То-то и оно, что мало ты понимаешь, мазута сухопутная! Умный какой нашёлся! — старый капитан всё-таки взвился, хоть с места и не поднялся.

— Не простит мне Богданов, если я его лекарям отдам! Его же спишут в течение двух часов, с копеечным выходным пособием, да и не факт, что дадут. И прощай, река! На улице Бограда очередь безработных перед пароходством змеится чуть ли на километр! Люди на всё готовы, лишь бы пристроиться на любое судно. На Оби перевозки фактически свёрнуты, якуты к себе на Лену чужих не пускают, вот речники на Енисей и побежали. Потому что мы держимся! Есть генеральные грузы Норильского комбината в навигацию, заказы нефтяников-газовиков, китайцы работу подкидывают... И все в этой очереди — специалисты со стажем! Останется Богданов без работы, а у него трое детей на печке, понял?

Говорил он страстно и зло. Я не решился перебивать Щеглова ответом, понимая, что у человека накипело.